Асхат Нуриязданович Карачурин оказался невысоким, обычного сложения мужчиной. Даже не верилось, что когда-то в разведке он лично скрутил шестерых «языков».
— Да вы не смотрите на мою комплекцию, — понял он мое удивление, — я тогда помоложе был. А потом идешь на задание — сам черт не брат…
В отделении разведчиков, где все расписано — кому нападать, кому поддерживать, а кому прикрывать отход — он взял самое трудное. Тот удар, который он наносил, кошкой выпрыгнув из темноты, молниеносный, делающий «языка» на полчаса неподвижным бревном, Карачурин не доверял никому, даже Абдулле Гайфуллину, настоящему богатырю.
Тикают часы. Покой и уют в доме Асхата Нурияздановича. Вынуты, как для торжественного случая, и разложены по столу фронтовые реликвии.
«Не забуду фронтовое крещение на Орловско-Курской дуге. К фронту шли походным маршем. Мальчишки, необстрелянный народ. А навстречу свои, раненые, бредут в тыл. Носилки, лубки, окровавленные бинты. В то время уже шло наступление.
— Далеко ли до передовой?
— Иди-иди. Еще навоюешься…
Сосед в строю скис: «Вот и нас так же…» А я загорячился, закипел. «Рано, — говорю, — ты умирать собрался. Живым остаться надо, бить фашистов, хоть немец и крупными шагами прошагал всю Европу. У нас так не пройдет!»
Помню, колонну подошел подбодрить старый солдат. Отец мне по возрасту. Рука на перевязи, седые усы из бинтов выглядывают.
— Не бойтесь, — говорит, — сынки. Нет ничего такого и на войне, что наш человек не выдержал бы. Должны…
Правильный мужик был батя, духом нас поддержал».
…Тот первый бой был тяжел и для бывалого фронтовика: настоящее пекло. А их, новобранцев, прямо с марша кинули на взятие высоты, прикрывавшей путь отступавшему врагу. Противник по ним бил из многоствольного миномета. Раздавались лающие звуки — и спустя несколько секунд болотце под высотой всплескивалось взрывами в шахматном порядке. Это болотце рота переходила четыре часа. И когда немцев смяли и овладели вершиной, Карачурин понял: действительно, нет испытаний, которые нельзя было бы преодолеть. Это засело в нем, осталось на всю войну.
Он быстро прошел школу ненависти, теряя товарищей, родных, шагая по пепелищам.
Смелого бойца приметили. Так он стал разведчиком в 51-м отдельном мотоциклетном полку четвертой танковой армии. С таким же успехом Карачурин мог попасть и в саперы, и в связисты, но ему выпала разведка, и в ней он нашел свое воинское призвание.
Он был рядовым тружеником войны. Искусством разведчика овладел добросовестно, как впоследствии и своей гражданской специальностью — инвентаризацией домовладений. Вскоре Карачурин уже возглавлял отделение дерзких, отважных парней, совершал бесчисленные рейды в тыл противника.
— Родные и знакомые никак не поймут, как я живым остался, — Асхат Нуриязданович покачивает головой, словно удивляясь самому себе. — А мы не думали про опасность. Да и потеряли из отделения лишь одного.
Тогда им дали задание: выбить из леса пулеметчика. Они залегли за деревьями, слушая, как «свинцовые осы» поют над головой. Рядом с Карачуриным лежал двадцатилетний украинский парень Цвилик, единственный семейный человек во всем отделении. «Товарищ сержант, я его заметил. Разрешите сниму», — не терпелось ему.
— Не спеши, Цвилик. Обмозгуем, осмотримся, оценим обстановку.
— Товарищ сержант, ну разрешите…
— Нет.
Эх, Цвилик, Цвилик, не послушался ты сержанта. Вскочил из-за дерева, вскинул автомат — и сам осел, сраженный пулеметной очередью. А ведь сколько учил: разведчик побеждает умом, а не безрассудной храбростью. Присмотрись, обхитри, выбери подходящий момент, чтобы, ты слышишь, — ни секундой раньше, ни секундой позже.
Цвилик уже не слышал… Он лежал в неловкой позе, подоткнув под себя автомат. Отделение не повторило его ошибки, переждало, обхитрило. Ворвавшиеся в гнездо разведчики готовы были растерзать пулеметчика, припавшего к земле. Карачурину самому хотелось пустить очередь в эти побелевшие от страха глаза, но он притушил вспышку ярости и глухо скомандовал: «Не трогать! Он нам живой нужен».
…Мы сидим в гостиной. Вошел сын Асхата Нурияздановича — Айрат, мельком взглянул на награды на столе — они ему с детства знакомы. Айрат нынче готовится к армии. Наверное, ему будет легче понять воинскую службу: о войне он знает не только из учебников… Карачурин-старший провожает сына взглядом и мягко улыбается: «Вот ведь совпало: Айрат родился 9 мая. В День Победы у меня два праздника…»
Я прошу Асхата Нурияздановича рассказать про самого трудного «языка».
— Самого трудного? — удивляется он. — А легких и не было. Правда, особенно запомнилось мне, как в Польше взяли немецкого капитана. Нас в штабе предупредили: есть такой в первой линии окопов, специализируется на разведке. Часа три мы в маскировочных халатах переползали ночью линию фронта. Потом долго лежали на снегу, пока не заметили в бинокль мелькнувшую офицерскую фуражку…
Рассчитали верно: капитан, отдав распоряжение, зашагал назад и на какой-то миг остался без охраны. В окоп они спрыгнули вдвоем: Асхат Карачурин и Абдулла Гайфуллин. Капитан даже не услышал шороха… В двадцати метрах правей смеялись над чем-то немецкие солдаты, но они тоже не заметили, как через бруствер перемахнули двое с тяжелой ношей в руках. К утру капитана с кляпом во рту встретили на наших позициях.
Подобных случаев у Асхата Нурияздановича было немало, но чувствуется, что этот незабываемый. «Чисто мы тогда сработали, даже не пикнул», — в голосе бывшего разведчика слышится гордость, словно от безупречно сданного экзамена на мастерство.
Доставив очередного «языка», напоив его водой из собственной фляжки (с побежденным противником сержант был всегда вежливо-великодушен), Карачурин сам отвозил его в штаб, чтобы поговорить дорогой. Этих бесед на мотоцикле он тоже никому не отдавал. Разведчик не выспрашивал расположения частей, количества танков и артиллерии — это и без него сделают в штабе. Собрав скромные познания в немецком языке, он задавал один и тот же вопрос:
— Ну, как воюет рус Иван?
Карачурин знал, что для немцев все национальности нашей страны — один «рус Иван», и принимал эту формулировку, поскольку даже в его многонациональном отделении все русские, украинцы, татары и азербайджанцы давно спаялись в одну дружную семью, чувствовали себя защитниками единого советского народа.
— О гут, — тряс шумящей головой пленный, где знаками, где словами показывая, что Иван сильнее.
— То-то же, — давил на газ Карачурин.
В Карачурине было ярко выражено великое чувство морального превосходства над гитлеровским воякой, наводящим ужас на полмира. Чувство, что пронизывало всю армию. «Ничего. Остановим и перемелем», — с ожесточением повторял где-нибудь в белорусской избе человек в генеральских погонах, обрубая на карте красным карандашом жирные танковые клещи.
«Перемелем!» — как клятву, шептал пересохшими губами командир безвестного орудийного расчета, подпуская поближе наползающие в пыли стальные «черепахи». Перемелем, заставим нюхать землю, погоним и сотрем с лица земли — таким настроением жила вся страна, и Асхат Карачурин был ее частицей.
За его спиной стояла разгневанная Россия, с ее сожженными хатами, сиротами, скорбными женщинами. Она не могла не напитать российского солдата отвагой, не дать ему той мощи, которую не сокрушить никакому захватчику в мире. Вот почему на войне Карачурин не думал о смерти и приучил себя ничего не страшиться, даже когда было по-настоящему страшно.
Я спросил Асхата Нурияздановича, что помогло ему выходить невредимым из самых рискованных переделок.
— Дерзость, — ответил он, подумав. — Дерзость, как странно это ни звучит. Кто боится пули, того она в конце концов находит. Выживает тот, кто опережает врага, вырывает у него единственный шанс из тысячи…
Он не думал о наградах, да и многие не думали. Тут в точку попал поэт:
Бой идет не ради славы —
Ради жизни на земле.
С войны Карачурин вернулся с семью орденами и медалями. Они сейчас передо мной. Скромные, пятиконечные звезды — ордена Славы, второй и третьей степени, медали «За отвагу», «За взятие Берлина», «За освобождение Праги». Проста их чеканка, бесхитростна, как солдатская судьба. И только на чехословацкой медали «За храбрость» лев фигурно выгнул гривастую шею.
Редкое созвездие боевых доблестей, его нечасто приходится видеть нам, молодым.
Источник: газета «Вечерняя Уфа», 31 марта 1975 года.
Цитируется по книге: Виктор Савельев. Пока были живы фронтовики...